Молчаливое лето

Американский студент из Массачусетского технологического института Китая узнал о Фалуньгун летом 1999 года, когда он был запрещён.

Утренние упражнения Фалуньгун в пекинском парке, 1998 год.

Я стоял как вкопанный, глядя на одинокую белую табличку, висевшую на уровне глаз на тонком стволе сосны — единственный след человеческих рук в этом неухоженном пекинском парке.
Моих познаний китайского языка было недостаточно, чтобы понять, что там написано, но табличка явно сигнализировала о чём-то зловещем.

Отсутствие людей в то утро делало этот сосновый парк неживым. Не хватало их голосов, улыбок, дружеских приветствий.

Сегодня в парке не было никого, хотя обычно две или три дюжины людей приходили сюда каждое утро. Это произошло в 1999 году, но я до сих пор помню, какой ошеломляющей была тишина. Вокруг всегда щебетали птицы или скрипели педали велосипеда. Как это может быть, чтобы я их не слышал?

Куда все подевались? Что же так резко и внезапно изменило радостную атмосферу парка?
Сказать, что тишина была ненормальной, было бы преуменьшением. Обычно с наступлением утра парк превращался в своего рода культурный спортзал. Это было место, где практикующие Фалуньгун собирались для выполнения групповых упражнений и медитации.

Более 70 миллионов каждый день

Был июль 1999 года, и парк был частью кампуса университета Цинхуа, где я тогда жил и учился. Студенты, преподаватели и сотрудники каждый день собирались на упражнения Фалуньгун в различных парках, подобных этому, молодые и старые, профессора и охранники. Их совместные занятия были самым замечательным выражением общности.

Я уже давно знал о том, что разрозненные группы людей в Китае занимались физической культурой. Именно практика цигун, одной из разновидностей которого был Фалуньгун, привлекала массы в 1980-х и начале 90-х годов. По некоторым оценкам, сотни миллионов китайских граждан выходили на занятия цигун на свежем воздухе.

Для меня, как исследователя китайской культуры и религий, это стало удивительным феноменом.

Казалось, у каждого приверженца цигун была своя история исцеления, использования невидимых энергий или других чудесных вещей.

Из сериала Билла Мойерса «Исцеление и разум» в 1993 году многие американцы впервые узнали про мастера цигун и его учеников, занимающихся практикой в Пекинском парке Purple Bamboo. Но мало кто мог тогда ощутить масштаб, размах или динамику происходящего.

Я многое узнал о движении цигун в Китае из исследований на последнем году обучения в колледже и на курсе медицинской антропологии от одного из китайских мастеров цигун из Филадельфии.

Но мало кто в США слышал о Фалуньгун, несмотря на то, что к 1999 году он стал одной из самых популярных среди крупных и значительных школ цигун. Всего за семь лет Фалуньгун привлёк 70 с лишним миллионов последователей, которых можно было увидеть почти в любом парке Китая. Цигун стал таким же общеизвестным названием, как пилатес или йога.

Тем не менее, по состоянию на январь 1999 года, когда я планировал свою летнюю поездку в Китай, в академической литературе о Фалуньгун ничего не было написано, а в западной прессе не было ни одного упоминания о нём. Образовалось некое культурное «слепое пятно».

Существование Фалуньгун стало очевидным вскоре после моего прибытия в Пекин и заселения в кампусе. Пока ехал на велосипеде на языковые курсы, я видел три группы последователей Фалуньгун, выполняющих плавные упражнения.

Учёные и интеллектуалы принимают Фалуньгун

Он прижился в университетском городке, где проживает научная элита Китая, так же, как и по всему Китаю. К лету 1999 года более 300 членов общины Цинхуа считали Фалуньгун частью своей жизни. Среди них были ведущие китайские физики, химики и аспиранты.

Вскоре стало ясно, что Фалуньгун нельзя легко отбросить как «народное суеверие» или шарлатанство, как утверждали тогда некоторые критики цигун. Цигун, передающий старые, традиционные вещи, возник в современном Китае, одержимом модернизацией и не признающем своего прошлого. Это было нечто между прошлым и настоящим, мистическим и рациональным. То, на какой стороне человек окажется, зависело от его видения будущего Китая.

В то время как большая часть культурного наследия Китая была уничтожена Мао во время его «революционных» кампаний, многие вещи из древности сохранились, пусть даже сильно разрушенные или искажённые. И многие, такие как цигун, появлялись вновь.

Фалуньгун очаровал меня тем, что был пронизан культурным наследием Китая и представлял его без тех условностей, которые присутствовали в других цигун. И при этом многие находили его «научным» и согласованным с представлениями о современности. Отсюда его популярность даже в Цинхуа, в Массачусетском технологическом институте Китая.

Свет перед темнотой

Это был период относительной лёгкости и открытости. Было легко познакомиться с местными практикующими Фалуньгун, и вскоре я присоединился к ним в парке для выполнения упражнений. По вечерам они приглашали меня для чтения и обмена опытом совершенствования. Там я познакомился с одним выпускником университета, Чжао Мином. Мы собирались в его маленькой квартире.

В те дни люди могли откровенно поделиться своим опытом совершенствования по Фалуньгун. Всегда находилось время поговорить, когда мы сидели вместе в парке, разминая затёкшие после медитации ноги.

Я довольно близко познакомился ещё с двумя людьми: один из них — аспирант Хуан Куй, а другой — младший преподаватель Цзюнь. Великодушие духа и искренность пронизывали их. Они охотно помогали освоиться мне, как иностранцу, в чужом городе.

Я начал ценить не только физические эффекты от практики, которые были на удивление осязаемыми, но и глубокое учение, которое она содержала, поначалу казавшееся непонятным для меня. Иногда я даже входил в этот мир.

«Если это действительно твоё, ты его не потеряешь»

Обычно я запирал свой велосипед, что является обычным в городе, изобилующем кражами велосипедов в парке перед тренировкой. Когда один из последователей Фалуньгун заметил это, он с улыбкой сказал мне, что здесь не нужно делать этого.

Я рассмеялся и заверил, что не боюсь, что он или кто-то другой из практикующих Фалуньгун заберёт мой велосипед, просто защищаюсь от тех, кто там, снаружи. Мой ответ был встречен добродушным смехом:

«Нет, я имею в виду, что тебе не нужно беспокоиться о том, что кто-то украдёт его. Если он действительно твой, ты его не потеряешь. Если он не должен быть твоим, ты не сможешь удержать его, как бы ни старался».

Я не мог полностью понять логику, но знал, что здесь действует метафизика, и, вероятно, она проистекает из учения Фалуньгун, которое я ещё не освоил.

Однако всего через неделю я получил подтверждение его словам, когда хорошо запертый велосипед однокурсника был украден, а мой, который я забыл запереть, был на месте, хотя они стояли рядом.

В этот момент я увидел действие какого-то невидимого космического порядка. Я чувствовал себя подавленным от осознания того, насколько мало я знаю о жизни, причинности и судьбе. Может быть, мои новые друзья знали о некоем высшем порядке существования?

Чем больше времени я проводил в их обществе, тем больше понимал причину популярности этой практики. Либо она обладала необъяснимым свойством привлекать к себе хороших людей, либо каким-то способом создавала их. Со временем я пришёл к выводу, что, скорее всего, последнее.

Внезапная тишина

Вряд ли я осознавал, насколько мне повезло, как в личном плане, так и в плане изучения традиционной культуры, что имел совместный опыт практики в то время. Позже я узнал, что был единственным западным гражданином в Китае, который занимался Фалуньгун. И я не понимал, насколько неудачно выбрал время.

Я прибыл в Пекин накануне того, что стало самым систематичным и долгим преследованием группы китайцев в истории 50-летнего правления партии. Вот что означала вывеска в парке в то знойное утро.

Я был свидетелем начала организованной государством кампании, которой мог бы гордиться Мао, подобной которой Китай не видел в течение десяти лет после резни на Тяньаньмэнь.

«Фалуньгун запрещён Китайской Народной Республикой, — было написано на табличке. — Запрещается собираться, чтобы практиковать или распространять учение Фалуньгун, распространять любую литературу или материалы Фалуньгун».

Я читал дальше, но слова вскоре перестали восприниматься. Это было 22 июля 1999 года, в день, когда Фалуньгун был официально запрещён. Я испытал шок — всё самое ценное, что есть в жизни моих друзей и знакомых, только что было объявлено вне закона. Буквально за одну ночь.

Я тщетно искал своих ближайших сотрудников в Университете Цинхуа. Ни Хуан Куя, ни Цзюня нигде не было видно. И Чжао Мина, и остальных тоже. Я не мог их найти. Я также не мог ничего узнать о том, что происходит.

Организованная государством атака со стороны медиа и сжигание книг

Конечно, было много новостей о запрете Фалуньгун. Но это были не более чем тонко завуалированные обличительные речи, устрашающе повторяющиеся в каждом контролируемом государством издании. В стремлении выполнить официальный приказ о дискредитации Фалуньгун были отброшены даже намёки на объективность. Выставление последователей Фалуньгун, как сумасшедших, зомбированных и опасных для общества людей, проложило путь к санкционированному властями насилию.

В конце месяца одна только «Жэньминь жибао» опубликовала 347 статей с критикой Фалуньгун. По радио и по телевизору чопорные дикторы читали злобные новости, муссирующие одну и ту же тему. На улице все только и говорили о запрете.

Единственный голос, который отсутствовал, принадлежал самим практикующим Фалуньгун.
Так работает партийно-государственный аппарат. Заставить группу замолчать было первым шагом к её уничтожению. Только тогда партия смогла беспрепятственно порочить Фалуньгун.
Вскоре последовало тщательно подготовленное публичное сжигание книг Фалуньгун.

Фалуньгун завоёвывает сердца

По Цинхуа был нанесён особенно тяжёлый удар, поскольку он являл собой некий противовес партийной линии: здесь работали ведущие мыслители и учёные Китая, которые, как утверждает партия, практиковали «отсталый» Фалуньгун. Насколько серьёзно партия восприняла этот вызов, стало ясно, когда в кампус прибыли военные с автоматами.

Однако это не стало кровавой бойней, как на площади Тяньаньмэнь. Фалуньгун представлял собой скорее моральную угрозу, нежели политическую. Он представлял собой потенциал, с которым партия не могла жить: люди могли найти что-то значимое в своей жизни, что полностью неуправляемо компартией. Фалуньгун представлял собой альтернативный способ существования, новое духовное пристанище, если хотите. Он совсем не соответствовал партийной концепции развития общества под руководством компартии Китая.

Невольно, стремясь к здоровью и счастью, эта разнородная группа медитирующих сделала то, что никакое количество регламентированных «политических исследований» и «патриотическое воспитание» не могли сделать для партии. Фалуньгун завоевал сердца людей. При таком раскладе запрет осуществлялся с поразительной интенсивностью и жестокостью.

Слежка, аресты, казни

Некоторые сторонники Фалуньгун были арестованы и уволены с работы, особенно те, кто мог быть «влиятельным» в глазах общественности. На некоторых из них было оказано давление, как и на многих студентов Цинхуа; десятки из них были исключены из университета. Другим пришлось уйти в подполье, чтобы избежать ареста.

Я сам стал объектом слежки. Регулярно замечал, что за мной следят тайные полицейские или даже снимают меня на видео. Один человек показал, что мой телефон прослушивается и мои электронные письма прочитываются. Один хорошо осведомлённый источник сообщил, что начались казни.

Моя учёба, таким образом, закончилась через два месяца, а не через год, как предполагалось. Я отказался от выигранной стипендии и вернулся домой. Находиться в Пекине было небезопасно.

В то лето, перед отъездом, я так и не нашёл своих ближайших друзей по Фалуньгун. Только два года спустя узнал, что с ними стало. Двое из них, Куй и Цзюнь, были арестованы и приговорены к пяти и семи годам тюремного заключения. Цзюнь совершил «преступление», разместив в интернете информацию о Фалуньгун. Куй пытался создать независимую газету. Это была газета The Epoch Times.

Оба друга, как я узнал позже, были подвергнуты пыткам во время содержания под стражей. Об одном из них не слышно и по сей день. Другой недавно сбежал из Китая и пытается наладить свою жизнь в США.

Чжао Мин тем временем был отправлен в трудовой лагерь на окраине Пекина, где его жестоко пытали электрическими дубинками в течение нескольких месяцев.

Вопросы о будущем

В то время как я приехал в Пекин в основном для изучения языка и из интереса к китайской культуре, уехал я совершенно другим человеком, с довольно противоречивым взглядом на современный Китай.

Мой опыт общения с Фалуньгун и ужасное преследование, с которым он столкнулся, заставили меня переосмыслить многое о Китае.

Что делать с правящей структурой, которая настолько безрассудно пытается законодательно контролировать внутреннюю, частную, духовную жизнь своих граждан? И как нация может войти в будущее, если она настолько уязвима, потому что отказывается от своего прошлого?
Перед отъездом из Китая я часто спрашивал себя, что станет с этой страной, где лидеры арестовывают и подвергают пыткам граждан, исповедующих такие ценности, как честность и доброта? Что происходит, когда объявляют преступлением то, что вы хороший человек?

Печальный ответ на этот вопрос дал целый ряд примеров с заражёнными продуктами (например, меламин в детской смеси), которые производятся в Китае. Я сомневаюсь, что китайские правители видят связь между этими проявлениями. Вероятно, они слишком заняты тем, чтобы заставить замолчать своих критиков.

Я уже давно не был в Цинхуа, но мне сказали, что парк почти не изменился. До сих пор молчит.

Мэтью Кутоловски, аспирант Колумбийского университета, изучающий китайскую религию и культуру.

Источник: faluninfo.net